Главная Наши земляки Полный Георгиевский (часть 2)

Полный Георгиевский (часть 2)

Окончание. Начало можно прочитать здесь.

В ЭВАКУАЦИИ

В эвакуации мама окончила школу и вместе с сестрой окончила педагогический институт… Впрочем, мама начинала учиться в Горьком в Ленинградском, эвакуированном туда, кораблестроительном институте, но чертежи в нём делали тушью (тушью – во время войны!), готовальня стоила на чёрном рынке неимоверных денег, а лист ватмана стоил одну буханку хлеба. Пришлось перевестись в педагогический.

Так мама и проработала педагогом сорок пять лет, да ещё за свою работу получила орден Трудового Красного Знамени, кроме всего другого, кроме любви и уважения учеников, многие из которых стали математиками, кандидатами и даже докторами математических наук – это из сельской-то школы!

Дедушка, несмотря на сильную инвалидность, работал в совхозе «Сталинский» на лошадях, а потом в «избе-читальне». Пенсий-то тогда не платили, а приусадебных участков, как у местных жителей, эвакуированным никто не давал.

7 марта 1942 года погиб дядя Шура – было ему тогда уже где-то около восемнадцати лет. Погиб он в Синявинских болотах при обороне Ленинграда, в составе отдельного сапёрного батальона, без оружия (его просто не было!) – был послан впереди наших танков, чтобы на минах подрывались люди, а не танки. В этот день наши первый раз пошли в наступление, и бабушка моя, его мать, всё радовалась, что он увидел Победу, и потом получала за него пенсию – 18 руб. 50 коп.

Как ни странно всё это описал в письме замполит. А в похоронке написано было – «геройски погиб при сопровождении танков». Бабушка радовалась, что пришла похоронка, а не «пропал без вести». Замполит указал и место захоронения: «Александров Александр Васильевич похоронен около станции Погостье, около станции Мга, где были сильнейшие бои», только туда не пройти до сих пор – до сих пор не разминировано.

Меня назвали в его честь. Дядя Шура обладал потрясающей ручной умелостью. Я тоже, как говорят все мои родственники, «родился с плоскогубцами в руках», и умел, и умею делать всё! Это притом, что и его родители, и мои были, в общем-то, людьми «несручными». Из-за этой-то «несручности» дедушка мой и был всей семьёй отправлен на подвиги в Армию получать Георгиевские кресты. Хотя потом дедушка и бабушка дом построили – практически своими силами. Дом классный! Представляю – какая была «сручность» у всех других братьев моего деда! Теперь в нашем роду – наваждение какое-то – всем приходится строить свои, частные, дома, хоть и квартиры у всех есть. Любим мы землю и наполовину всегда продолжаем оставаться сельскими жителями.

В новых местах дедушке моему очень нравилась природа. Проехал я по местам его боёв – Австрия и Румыния, Альпы – природа там неописуемой красоты, но… Природа правого берега Волги в Горьковской (теперь Нижегородской) области сравниться не может ни с чем! В Альпах слёзы не текут. Думаю, что каждый русский человек должен проехать по пути от Макарьевского монастыря на Волге до Болдина. Только тогда и возможно будет понять свободолюбие и силу «тамошних» жителей.

Когда у дедушки погиб сын, работать в совхозе он уже не мог. Его взяли на работу заведовать в Большом Мурашкине «избой-читальней» – по нашему, по современному, это районная библиотека. Взяли с одним условием – нигде, никогда и никому не говорить, что он Георгиевский кавалер. На «идеологическом фронте» должны были работать только советские люди, а не царские.

Но я считал по-другому. Даже в самом глубоком детстве считал, что какие бы ни были родственники – ими надо гордиться, тем более, что про всех моих дедов и прадедов мне рассказывали, что они были отличными людьми. Все были храбрыми, работящими, не пили, не курили, не ругались. И я ещё до школы, а, тем более в школе – брал из дома все дедушкины ордена, медали, кресты и наградные серебряные часы и носил показывать своим друзьям.

Да ещё рассказывал всем, что и те, и другие мои деды были «кулаками» – «врагами народа». Это притом, что был я тогда пионером в отряде имени Павлика Морозова. Никто из моих друзей меня не выдал – места там были такие, про которые В.Даль говорил, что только там и можно «концы хоронить». Но про всё это прознала моя первая учительница. Она организовала весь класс на бойкот против нас – и назвала нас «кулаками» и «единоличниками». Полгода – до самого конца моей начальной школы – никто из моих друзей со мной не разговаривал. Эта учительница воспитала во мне способность бороться против всех, если нужно, быть воином, даже если ты и один в поле. Этот характер потом помог мне в жизни во всём. Но это другая история…

ЗАЙЦЫ

С дедушкой  мы чуть ли не «всей улицей» всегда ходили в лес. До леса было четыре километра, да ещё через овраги и ручьи в них, сильно уставали – и он, и мы. Брали с собой игрушечные ружья. Однажды мой брат – младше меня на полтора года – нашёл под ёлкой пластмассового зайца. (Дедушка подложил его). Я всю дорогу из леса шёл и плакал, что мне не встретился на пути заяц. Дома меня немного успокоили – сказали, что завтра снова мы с дедушкой пойдём в лес, и ты обязательно встретишь зайца и принесёшь домой.

Видимо, говорили немного фальшиво, и я уже знал, что дедушка сходит в магазин к «дяде Пете» (продавец – старик с усами, как у дедушки) и купит мне этого зайца, сразу-то купить двух зайцев было дорого. Как он ходил в магазин я не уследил, но очень внимательно следил, когда дедушка забежит (вернее зайдёт) вперёд и подложит под ёлку мне этого зайца. Не уследил! Нашёл я его. Счастлив был безмерно! Хоть и понимал, что заяц подложен, игрушек-то в моём послевоенном детстве не было вообще.

Потом дедушка стал чувствовать себя всё хуже и хуже, стал жаловаться, что исчезли жаворонки и сильно расстраивался, когда мы, дети, ему этих жаворонков показывали, зависших не так высоко над полями.

СМЕРТЬ СТАЛИНА

Помню, как за несколько дней до смерти Сталина из нашего круглого, чёрного, картонного репродуктора звучала страшная, траурная музыка и я спрашивал у отца: «Как же так? Человек ещё не умер, а уже знают, что он умрёт! А, может, он поправится?!»

В это же время умирал и мой дедушка. Он говорил: «Сталина лечат, а меня нет!» Умерли они в одно время.
Дома, где стоял гроб, оставаться мы боялись, хотя мама нам говорила: «Что вы боитесь? Это же ваш дедушка». А сама шла в школу на уроки. И мы бежали на улицу, где какими-то бандами, шайками бегали по улицам, по чужим огородам и крышам всех сараев – играли в войну.

5 марта 1953-го года мы носились по огромным кускам льда метровой толщины, которые тракторами притащили к столовой в центре села для «холодильника» – заложить в подвал. Мы перепрыгивали с одной льдины на другую, кричали, смеялись.

Льдины лежали на проулке, а по центральной улице (улица Свободы) шла красивая, молодая женщина — вся в чёрном и с чёрной повязкой на руке — она плакала. Увидев и услышав нас, развесёлых, она свернула с центральной улицы в проулок и начала нас позорить за то, что мы в такой день смеёмся. Мы спрыгнули в этих льдин и побрели по домам, где всё было ещё более траурно…

Потом случилось так, что эта женщина стала моей первой учительницей английского языка в 5-6-7-м классах.

Замечательный человек, вся семья которой была семьёй капиталистов и была репрессирована Революцией и Сталиным.
Дедушка завещал похоронить себя в могиле без креста, без звезды, без ограды — и никто, кроме меня не знает, где покоится этот Герой России. Он знал, что масса наших родственников, погибших в бою или в лагерях, похоронены в безвестных, «братских» могилах, и выделяться он никак не хотел. Он знал, что и денег у его дочерей и жены на похороны совсем нет – эвакуированная абсолютно без вещей семья голодала.

Дедушка только верил, что Россия будет жить хорошо и просил – когда будем пить молоко, вспоминать его – очень он любил парное молоко. Оно напоминало ему, наверное, многое.

В селе, которое для него было чужбиной и в котором он умер, были три духовых оркестра, и церковь работающая – всех хоронили с оркестром и отпеванием. Дедушку хоронили без оркестра и без отпевания, хотя коммунистом он не был. Считал себя потомком волхвов. Вера волхвов противоречила христианской. Дедушку хоронили в тишине. Километра три до кладбища гроб несли на руках молодые парни, которых я всегда видел у него в «избе-читальне», он подбирал им интересные книги. (Бабушка этим парням после похорон дала по белой, очень мягкой булке – я-то белого хлеба тогда, после войны, и в глаза не видел. У нас с братом «текли слюньки»). Было так жутко, что я даже отказался кинуть в могилу горсть земли – не хотел закапывать дедушку! Никто и слова не сказал о его заслугах перед Россией – только что умерший Сталин ещё был страшен. Все боялись. Все подвиги и награды считались Царскими. А гибель почти восемнадцатилетнего сына-красноармейца при обороне Ленинграда – мелочью.

Будучи студентом, ещё когда нам разрешалось ходить в знаменитую «Ленинскую библиотеку» в Москве, я очень любил там просиживать всё своё очень тогда несвободное время. В газете «Ведомости» любил находить портреты, награждённых Георгиевскими крестами – при каждом награждении Георгием в газете печаталась фотография небольшого размера, но очень высокого качества (качество современных газет сравнить с тем, дореволюционным, никак нельзя!) и около фотографии помещался небольшой текст о подвиге.

С гордостью храню все его награды и серебряные часы «За храбрость», всем рассказываю о том, кем был мой дед и часто вспоминаю, как пришедшие с фронта искалеченные люди, совсем без ног и без рук, на самодельных тележках на подшипниках или огромных, деревянных протезах-брёвнах, сидели на лавочке и матерились. Рассказывали про Германию – про дороги, про то, что дрова там пилят бензопилой, про другое. Дедушка, даже страшно больной, всегда выглядел бравым воином, а эти фронтовики крутили из газет самодельные «самокрутки» («цигарки» делали, «козьи ножки»), забивали в них табак и дымили. Выглядели какими-то сморщенными, жалкими, сутулыми, даже не верилось, что они победили в такой войне. Дедушка всегда возмущался их нецензурной речью, нам, детям, всегда говорил, что такие люди воевали плохо.

Сразу после войны по пригородным поездам и по общим вагонам поездов дальнего следования, которых было большинство (купейных почти не было), с гармошками ходили инвалиды Великой Отечественной – пели песни.

«Раскинулось море широко
и волны бушуют в дали,
Товарищ, мы едем далёко,
подальше от нашей земли...»

Никаких денег дедушка им никогда не давал – не потому, что у него их просто-напросто не было – никакой пенсии ему не платили, просто он считал, что люди эти, которые попрошайничают, теряют своё Достоинство и Честь.
Жила вся наша семья на нищенские зарплаты учителей (620 рублей, с 1961-го года это было 62 рубля) – двух своих дочерей – моей мамы и тёти. И ещё бабушка получала пенсию, да и то не сразу, — 18 рублей 50 копеек за убитого на войне сына.
В школе у нас, в пионерской комнате, на большой перемене всегда на старом проигрывателе крутились заезженные пластинки – «Амурские волны», «Дунайские волны», «Летят перелётные птицы», «Заветный камень», «Шумел сурово Брянский лес», «Прощание Славянки» и «На сопках Манчжурии». Последний этот знаменитый вальс времён Первой мировой я всегда ассоциировал со своим дедушкой.

Тихо вокруг.
Сопки покрыты мглой.
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой…
Белеют кресты —
Это герои спят.
Прошлого тени кружатся вновь,
О жертвах боёв твердят.
Тихо вокруг,
Ветер туман унёс,
На Сопках Маньчжурских воины спят
И русских не слышат слёз.
Плачет, плачет мать родная,
Плачет молодая жена,
Плачут все, как один человек,
Злой рок и судьбу кляня.
Пусть Гаолян
Вам навевает сны,
Спите, герои русской земли,
Отчизны родной сыны.
Вы пали за Русь,
Погибли за Отчизну.
Но верьте, мы за вас отомстим
И справим мы славную тризну!...

Александр КАРПЕНКО,
5 апреля 2015 г.

Начало можно прочитать здесь.